– Это потому, что того, чем ты воспользовался, здесь больше нет, – парировала Каролина. – Нет, и всё. Оно у Шэрон.

– Если ты хотя бы еще раз произнесешь ее имя… – процедил сквозь зубы Алистер. – Клянусь, Каро, если ты начнешь обвинять порядочную, любящую, богобоязненную женщину…

– Минетчицу, – огрызнулась его жена. – Могу я присовокупить это к твоему списку?

Маккеррон ринулся на нее, но Чарли прыжком встал между ним и матерью, перевернув при этом столик с ее чаем.

– Неужели ты не видишь, что ждало меня дома! – крикнула ему Каролина. – Ведь ты знаешь, что будет, если ты оставишь меня здесь! Эти двое все равно не дадут мне житья, будут вечно устраивать мне пакости!

– Боже мой, мама! – попытался вразумить ее психолог. – Как можно говорить такое?! Ты ведь ничего не знаешь! Никто не знает. Известно лишь то, что кто-то подмешал что-то в твою зубную пасту, и это все, что мы можем…

– Ага, и ты о том же! – прошипела Каролина и, встав с кресла, двинулась на сына. – Это было бы в твоем стиле.

Чарли отшатнулся от нее.

– Боже, – пролепетал он, – ты понимаешь, что говоришь?!

– Да, – ответила его мать, – ты тоже не прочь видеть меня в гробу. Чтобы раз и навсегда вычеркнуть меня из своей жизни, а самому сбежать в жалкий домишко к Индии и безропотно выполнять капризы этой мерзкой сучки, лишь бы только она вернулась к тебе… Кстати, ты вполне еще можешь это сделать. Потому что в нынешней ситуации я скорее брошусь под поезд, но не позволю тебе кататься у ее ног, не позволю унижаться перед нею лишь потому, что ей так хочется! Или ты этого не понимаешь? Нет, я этого не допущу, слышишь, не допущу, чтобы ты закончил жизнь так, как Уилл. Даже не рассчитывай, что я буду молча наблюдать за тем, как Индия делает с тобой все то, что Лили Фостер сделала с Уиллом.

Каролина умолкла, чтобы перевести дыхание. Впрочем, грудь ее продолжала вздыматься от праведного гнева. Воцарилась убийственная тишина, и в этой тишине брошенные ею слова прибрели еще более заметную силу, которую подпитывало все, что произошло до того, как они были сказаны.

Первым ее нарушил Чарльз.

– Лили подарила моему брату счастье, – произнес он с чувством собственного достоинства.

Его мать презрительно фыркнула.

– Да что ты говоришь? Ты такой же болван, как и твой отчим. Боже праведный, ну почему меня окружают такие жалкие хлюпики?!

После этих ее слов терпение Чарли лопнуло.

– Я не намерен обсуждать с тобой Индию, мама. И, кроме того, я вижу, что делать мне здесь больше нечего, – бросил он ей напоследок.

И ушел.

Годы совместной жизни научили Алистера, чего ему ждать дальше. Еще пара минут, и Каролину будет не узнать.

На его месте кто-то другой предположил бы новый всплеск ярости – рукоприкладство, перевернутые столы, осколки стекла и растоптанные фотографии под ногами, – но Маккеррон знал: его ждет нечто совершенно иное. Проковыляв назад к креслу, которое приготовил для нее Чарльз, Каролина тяжело опустилась в него и, глядя вслед сыну, застыла с ошарашенным видом, как будто кто-то только что влепил ей две звонкие пощечины. К глазам ее подступили слезы.

– Ну почему я вечно делаю больно тем, кого люблю! – воскликнула она. Когда же Алистер не ответил – ведь что можно сказать в ответ на это? – женщина расплакалась. – Что не так со мною? Ведь я не хотела, чтобы все так закончилось! Не хотела, чтобы моя жизнь вот так, прямо на глазах, рассыпалась в прах! Ну почему не я воспользовалась той пастой? Почему не выдавила весь тюбик себе в глотку? Честное слово, без меня мир стал бы гораздо лучше! Признайся, Алистер, ведь ты так и думаешь!

– Я ничего не думаю, – ответил мужчина.

– Понятно. Собственно, ничего другого я и не ожидала.

После этого Маккеррон оставил расстроенную женщину одну и уехал в Торнфорд. Он должен был очиститься от всего, что было связано с женой и пасынком.

Алистер вошел в дом Шэрон – еще подъезжая к нему, он увидел ее машину и понял, что она наконец дома. Из кухни доносилась музыка. Там на уголке столешницы примостился радиоприемник. Маккеррон пошел на его звук и вскоре увидел Шэрон. На какой-то миг он застыл, просто глядя на нее.

Холси наводила порядок в кухонных шкафах. Вынув из них все вещи, она расставила содержимое шкафов перед собою, и теперь, прежде чем поставить что-либо назад, вертела в руках каждую жестянку и каждый пакет, проверяя срок годности лежащих в них продуктов. Пока он стоял, застыв в дверях, она отправила в мусорную корзину небольшой полупустой пакет с кокосовой стружкой. Алистер окликнул ее по имени.

Женщина испуганно вскрикнула и, обернувшись, схватилась за горло.

– Ты меня напугал! – охнула она. – Я не слышала, как ты вошел. И застал меня врасплох среди такого разгрома…

– Осенняя уборка? – спросил Маккеррон.

– Она самая, – ответила Шэрон. – Что-то случилось, Алистер? Судя по твоему лицу…

– Разве ты не получила мое сообщение про полицию?

– Конечно, получила.

– И поэтому знаешь: в дом пускать никого нельзя. В этом нет никакой нужды. Они, конечно, попытаются доказать, что такая необходимость есть и что у них есть на это право. Но знай, ты им ничем не обязана.

Лицо Холси смягчилось. Завязав ручки на пакете с мусором, она отнесла его к двери и бросила в стоявшую снаружи мусорницу, а затем повернулась к Алистеру. Ее лицо, как всегда, светилось любовью.

– Это ты меня так любишь, – сказала она.

– Ты о чем?

– О том, почему я твоя.

Стоило мужчине услышать эти слова, как у него словно гора свалилась с плеч. Алистер подошел к радио и, повернув ручку, выключил его – он готов был поклясться, что в наступившей тишине слышит не только собственное сердце, но и сердце своей подруги тоже. Более того, оба их сердца бились в унисон.

– Это единственная музыка, которую я готов слушать вечно, – сказал Маккеррон женщине.

Октябрь, 21-е

Впервые за все это время Алистер наплевал на чувство долга и остался у Шэрон. Перепоручив связанные с утренней выпечкой хлопоты своему помощнику, он провел с нею ночь, полную блаженства.

Он не ощущал никакой вины. Никаких угрызений совести по поводу того, что сегодняшняя продукция может оказаться не столь хороша, так как он лично не проследил за каждым шагом ее изготовления. Маккеррон пребывал во власти эмоций, и самой сильной среди них был триумф. Он ощущал свою правоту буквально во всем, что касалось их отношений с Шэрон.

А Каро, вернувшись из Лондона, пусть делает все, что ей вздумается. Он же останется с любимой женщиной.

Когда Алистер приехал к Шэрон, они в угасающем свете дня вместе вышли в сад, чтобы понаблюдать за фермером в полях позади ее дома. Они слушали, как он свистом подзывает колли, которая гнала в его сторону стадо овец, и комментировали его мастерство, полное взаимопонимание человека и животного.

Затем их ждал простой ужин – котлеты и салат. Гость пожурил себя, что зря не остановился по пути, чтобы купить бутылку вина, но он так торопился к подруге, что это просто вылетело у него из головы. Впрочем, Холси сказала, что это неважно.

Потом были постель и любовь. Посреди поцелуев и ласк Макеррон подумал о том, что Шэрон будит в нем самое лучшее – во всех отношениях, но особенно в этом. А еще он знал, что то же самое происходит и с нею, потому что она прошептала:

– У меня никогда не было ничего подобного.

В ответ на что мужчина заявил, что отныне между ними так будет всегда. Холси усмехнулась, и тогда он сказал:

– Клянусь.

Она удивилась, что он не встал в два часа ночи, чтобы отправиться в пекарню. Но Алистер сказал ей, что никуда не собирается и намерен провести остаток ночи с нею.

Он не ожидал, что так прекрасно выспится. Уже много лет подряд сон для него был непозволительной роскошью. Ему не давала спать то работа, то Каро, то собственные нервы. Вот и сегодня Маккеррон ожидал, что толком не уснет, что проведет ночь в бессоннице, ощущая рядом с собой теплое тело Шэрон. На самом же деле он буквально провалился в сон и, как убитый, проспал до самого утра.